Ломоносов, город под Ленинградом, был окружён фашистскими войсками. Но город держался. Отсюда двинулись в наступление на прорыв блокады Ленинграда наши войска.
В стрелковый полк пришли четверо подростков. Младшего из них звали Жора.
– Мы тут всё знаем, куда хотите проведём, – убеждал он подполковника.
Ребят зачислили в разведку. Вместе с морячками-разведчиками стал ходить на задания и Жора. На счету у мальчика было уже несколько разведанных огневых точек, которые потом разгромила наша артиллерия: из винтовки он снял трёх вражеских снайперов. Участвовал он и в выполнении очень важного задания. Фашистские батареи топили советский транспорт, шедший по Финскому заливу из Ленинграда в Кронштадт и Ломоносов. Подавить артиллерией вражеские пушки не удалось. Нужно было взорвать одну из батарей. На задание пошли шесть моряков и четверо друзей.. Они вышли в тыл врага. Дождь помог им незаметно подойти к батарее. Ребята указывали дорогу. Путь был опасен: матросы разрядили несколько мин буквально под ногами. Подошли к батарее, неслышно сняли часовых, подложили взрывчатку. На обратном пути услышали три взрыва. Фашисты забеспокоились. Но было поздно: дальнобойные пушки врага превратились в груды искорёженного металла.
У самой передовой отряд наткнулся на врагов.
– Хальт! – прозвучал неожиданный окрик.
Взлетела ракета. Застрочили автоматы. Возле Жоры разорвалась граната...
– Задание выполнено, – доложил матрос командиру, – ранены двое, а тот мальчонка... – и он опустил голову.
...У обочины шоссе стоит скромный обелиск. Надпись говорит, что четырнадцатилетний разведчик Жора Антоненко погиб осенью 1941 года. Он жил и умер как настоящий пионер.
В жаркий воскресный день я сидел на берегу Финского залива. Это, пожалуй, было единственное место на побережье, где по воскресеньям не раздавались гулкие удары по мячу и не слышался визг ребятишек.
Здесь было тихо. От берега до самого шоссе тянулось тенистое кладбище, и люди берегли торжественный покой этого места. Только жадные чайки с пронзительным писком носились над водой.
Автобус в город уходил через сорок минут, можно было не торопиться, и я решил побродить по кладбищу.
Одна из кладбищенских тропинок привела меня к зелёной, свежеокрашенной решётке.
На обелиске я увидел надпись:
ГЕОРГИЙ ФЕДОРОВИЧ АНТОНЕНКО
Род. 21 VIII 1927 г. — Погиб 5 X 1941 г.
Разведчик Отечественной войны
Буйно цветущая черёмуха росла у самой могилы, оберегая ее от ветров и ливней. С прикреплённого к обелиску портрета на меня пристально смотрели ясные мальчишеские глаза.
«Ребёнок, совсем ещё ребёнок! — горько подумал я. — Проклятая война!»
Шаги за спиной прервали мои невесёлые мысли. Я оглянулся. У решётки стоял какой-то человек. На широкие плечи незнакомца был накинут морской китель. Он молча прошёл внутрь ограды, точно не замечая меня, сел на узенькую скамейку и облокотился на врытый в землю столик.
Я понимал, что мне надо уйти, что я здесь лишний, но, сам не знаю почему, сказал:
— Ужасно!.. Мальчик... Погиб, не успев начать жить, ничего не успев сделать...
Незнакомец поднял голову, и тогда я заметил на его смуглой щеке глубокий рубец.
— «Ничего не успев сделать...» — повторил он мою фразу. — Где вы были во время войны? — неожиданно спросил он.
— В Ленинграде. А что?
— Вы помните, как фрицы в сорок первом обстреливали наш город?
— Ещё бы! Сколько раз валялся под обстрелом! Можно сказать, чудом жив остался...
— А может быть, и не чудом, — тихо проговорил моряк. — Вы не допускаете такой странной мысли... вдруг вы своей жизнью обязаны совсем неизвестному вам мальчику?
— Не понимаю...
— Понять нелегко...
Моряк невесело улыбнулся, вздохнул и молчаливым жестом указал мне на место рядом с собой.
— Огородников моя фамилия, — сказал он сипло, — Петр Сергеевич Огородников. Капитан-лейтенант в отставке...
Я понял, что услышу рассказ о мальчике. И не ошибся. В этот час я действительно узнал о подвиге петергофского пионера Георгия Антоненко.
Война застала Огородникова на флоте старшиной первой статьи. Однако воевать ему на море долго не пришлось. В конце июля его списали в морскую пехоту и назначили вскорости командиром полковой разведгруппы.
Это были чёрные дни. Немцы жали со всех сторон, и в августе докатился полк Огородникова от Пскова до Петергофа. Здесь, в штабе полка, он впервые увидел Жору Антоненко. Мальчик держал в руке исписанный карандашом листок из ученической тетради.
Командир полка, измотанный боями, даже не стал читать его заявление.
— Война не пионерский парад, — сказал он зло. — Нам нужны солдаты, а не юные барабанщики!
Расстроенный школьник вышел из штаба. Смеркалось, и он не представлял, куда ему теперь деться. Мать в Ораниенбауме; в Петергофе, где был их дом, немцы. Идти в Ораниенбаум Жора боялся. Он знал: оттуда эвакуируют всех подростков. А уж из тыла, конечно, не было никакой возможности попасть в действующую армию.
После недолгого раздумья Жора решил заночевать в лесной сторожке, чтобы утром снова попытать счастья в другой воинской части.
Едва он углубился в лес, как встретил знакомую бабку — тетю Улю. Она работала в Петергофе, в заводском общежитии. Её знал весь Петергоф. Потому что она была единственным неграмотным человеком на весь городок. Когда её уговаривали научиться хотя бы читать, старушка только посмеивалась. Посмеивалась и приговаривала:
— Я и без грамоты, родненькие, неплохо живу. Зарплату мне платят, как грамотной. Дай бог здоровья Советской власти!
Это у нее присказка была такая: «Дай бог здоровья Советской власти!»
Встретив её в лесу, мальчик не удивился. За последние дни всё так изменилось, что никто ничему не удивлялся. Оказалось, что старушка бежала из Петергофа и сейчас пробирается в Ораниенбаум.
— Заблудились вы, тетя Уля, — сказал Жора. — Вам в другую сторону.
Он объяснил ей, как пройти на Ораниенбаум менее опасной дорогой. Старушка долго благодарила его, называла себя тёмной неграмотной дурой, ругала немцев.
— А ты что здесь делаешь, в лесу-то? — спросила она.
Мальчик решил не открывать свое убежище и сказал, что на опушке, в километре отсюда, у него назначена встреча с дружком — Лёшкой Зайцевым. Они решили вдвоём пробираться в Ленинград.
— Счастливо тебе, родненький! — Старушка утерла кончиком головного платка слезу и, сгорбившись, побрела по тропинке.
Когда Жора добрался до сторожки, уже стемнело. Он расстелил в углу свое пальтишко и улегся. Где-то поблизости немцы вели миномётный огонь, из Кронштадта била наша тяжёлая артиллерия, в звездном небе гудел самолёт и рвались огненными брызгами зенитки. Он ворочался с боку на бок, но сна не было. Тогда он накинул пальто и вышел из сторожки. И в этот момент в небе повисла осветительная ракета. В мертвенном тревожном свете он увидел совсем близко какую-то фигуру. Но он уже знал, как обманчиво всё выглядит при зловещем свете застывшей в небе ракеты. Это мог быть человек, но мог быть и обыкновенный куст...
Где-то на шоссе грохнул снаряд, и одновременно со взрывом погасла ракета. Все погрузилось в непробиваемую темь.
Человек или куст? Свой или враг?
Жора бросился на землю, отполз в сторону и выкрикнул:
— Кто такой? Стрелять буду!
— Свои, свои, батюшка, не стреляй! Заблудилась я...
— Тетя Уля? Это вы? — Жора вскочил с земли.
— Я, родненький, я, — забормотала старушка. — А ты откуда меня знаешь?
— Я вас по голосу узнал. Это опять я, Жора Антоненко. Идите сюда. Здесь можно переночевать.
В сторожке тетя Уля рассказала, как по дороге в Ораниенбаум она сбилась с пути и снова попала в тот же лес.
— Надо же! Второй раз встретились! Я думала, ты уже к Питеру шагаешь, а ты эва где...
— Лёшка не пришел, а мы условились вместе, — выкручивался Жора.
Перед тем как уснуть, тетя Уля долго ругала фашистов:
— Глаза им надо повыкалывать, иродам! На кусочки мелкие резать!.. Ножами тупыми!..
Наконец она затихла и уснула. А Жора никак не мог забыться. Он всё думал, как сделать, чтобы его зачислили в армию. «Дорогой товарищ Будённый, — сочинял он, лежа на полу. — Мой отец был старшим лейтенантом. Он был тоже кавалерист. Он пал смертью храбрых в боях с белофиннами...»
Сочинять письмо мешала старушка. Тетя Уля спала неспокойно, стонала, ворочалась, что-то невнятно бормотала. И вдруг она отчетливо проговорила: «Hund... hasse...»[7]
Этому невозможно было поверить: безграмотная тётя Уля, которая не умела ни читать ни писать, говорила во сне по-немецки!
Теперь Жоре было не до сна. Замерев, он прислушивался к прерывистому дыханию старухи, ожидая, что она снова заговорит. Но старуха не произнесла больше ни слова.
Как ни был взволнован мальчик, он всё же перед рассветом заснул. Ему приснился странный сон — гуляние в Петергофе. Бесчисленные фонтаны били в синее небо тугими разноцветными струями — зелёными, голубыми, красными. По аллеям молча ходили печальные горбуны, каждый держал за веревочку воздушный шар. Откуда-то появился Лёшка Зайцев, у него было два воздушных шара, один из них он молча протянул Жоре:
— Держи, сейчас полетим.
И верно. Жора почувствовал, как шар оторвал его от земли. А Лешка остался на земле и кричал ему вслед:
— Проколи его, проколи!
А шар поднял Жору над петергофским дворцом и застыл в воздухе, но Жора знал: через несколько секунд шар снова устремится ввысь.
— Лёшка! — закричал Жора. — Я улечу на Луну, там нет кислорода, там нечем дышать!
— Не бойся! — залился смехом Лёшка. В его руках появилась рогатка. Лёшка натянул толстую резину, в Жорин шар медленно, как это бывает в замедленном кинокадре, поплыла острая стрела. «Шар лопнет, я упаду на крышу дворца и разобьюсь!» — ужаснулся Жора, и в этот миг стрела пронзила шар, и он лопнул с оглушительным грохотом...
Жора проснулся, где-то близко рвались снаряды. Он вскочил и увидел на пороге тётю Улю.
— Ой, миленький, — запричитала старуха. — Как же мне в Ораниенбаум-то пробраться? Такая пальба кругом, отовсюду пуляют, бомбы кругом рвутся! На клочки бы разорвала немцев!
Жора ответил не сразу. Он всё ещё не мог отделаться от своего сна, ему вдруг показалось, что разговор старухи во сне тоже приснился ему. Было неправдоподобно — неграмотная тётя Уля и немецкая речь. «Приснилось, скорее всего приснилось!» Он натянул пальтишко и сказал:
— В Ленинград мне не пробраться. Пойду тоже в Ораниенбаум. К маме. Пойдём вместе, я знаю безопасную дорогу...
В лесу было тихо, пахло прелым листом и грибами, пересвистывались беззаботные синицы. Невозможно было представить, что несколько часов назад поблизости рвались бомбы, ревели бомбардировщики и удары тяжелых снарядов заставляли вздрагивать землю.
Они прошли совсем немного, как вдруг старуха остановилась, начала шарить по карманам, потом всплеснула руками и запричитала:
— Ах, я ворона! Видать, обронила паспорт в сторожке! Куда ж я без паспорта в этакое время! Подожди, батюшка, меня. Не уходи с этого места, а то я и промеж трёх сосен заблужусь.
«Хочет отделаться от меня!» — решил мальчик.
Маскируясь в кустах, прячась меж деревьями, он неотступно» полз за старухой. Она вышла к сторожке, миновала её и остановилась у дуплистого дуба. Какое-то время старуха стояла неподвижно, точно прислушиваясь к чему-то, потом быстро вытащила из-за пазухи бумагу и сунула её в дупло...
Он достаточно прочёл за свою недолгую жизнь разных приключенческих историй. В одной из книг тайником для шпионов служило дупло старой липы на заброшенном кладбище. Увидев сейчас, как тётя Уля опустила в дупло какую-то бумагу, Жора больше не сомневался: старуха и впрямь бормотала во сне немецкие слова.
...Она застала Жору на прежнем месте. Мальчик сидел на пеньке и задумчиво грыз травинку.
— Нашла, родненький, нашла, дай бог здоровья Советской власти, — затараторила старуха. — Обронила у порога, ворона старая...
Они вышли на дорогу, и в это время поблизости начали рваться снаряды. Жора подивился, с какой быстротой старуха скатилась в придорожную канаву. Он укрылся невдалеке и не спускал с нее глаз. Мальчишка не знал, что ему сейчас делать. Бежать к дубу? Но тогда он упустит старуху. Стеречь старуху, пока кончится обстрел? Но за это время бумага может попасть в руки фашистов.
— По шоссе нам идти нельзя! — крикнул Жора. — Ползите ко мне, пойдем другой дорогой! Только скорее!
Старуха на четвереньках, быстро перебирая руками и ногами, подползла к Жоре. Они вылезли из кювета, и Жора свернул с дороги в сторону Мартышкина. Теперь снаряды бухали где-то в стороне, старуха послушно семенила за Жорой, приговаривая на каждом шагу:
— Спасибо тебе... Без тебя погибла бы... Дай бог здоровья Советской власти...
Он вывел её прямехонько к штабу дивизии. Часовой крикнул им, чтобы они убирались. Штатским в этом районе находиться не разрешалось. Старуха шарахнулась в сторону, но Жора вцепился в неё обеими руками и молча тянул к часовому.
— Пусти! — прошипела старуха. — Не положено здесь ходить!
Мальчишка так же молча продолжал тащить её к штабу.
— Эй, парень! — закричал часовой. — Оглох, что ли? Мотай отсюда!
В это время из штаба вышел командир полка, тот самый, который вчера не захотел разговаривать с Жорой.
— Товарищ полковник! — закричал Жора. — Арестуйте её скорее!
— Чего он вцепился, оглашенный?! — визжала старуха. — Видать, от страха ума лишился!
— Арестуйте её скорее! Товарищ полковник! Сейчас я вам всё расскажу!
— Рехнулся малый! Я же тётя Уля! Меня в Петергофе все знают! Дай бог здоровья Советской власти!
— Почему оказались в запретной зоне? — строго спросил полковник.
— Это он меня затащил сюда, сбил, старую, с дороги! Уж вы мне, батюшка, помогите, прикажите солдатику проводить убогую в безопасное место.
— Не отпускайте её! — кричал Жора. — Она, когда спит, по-немецки разговаривает! И бумагу бросила в дупло!
Старуха трясущимися руками совала полковнику паспорт:
— Тётя Уля я! Из Петергофа! Врёт он, окаянный! Глаза ему за это выколоть мало! Тупым ножом его! Чтобы на мелкие кусочки!
До сих пор полковник сомневался: не напутал ли чего мальчишка? Этому народу всюду мерещатся шпионы и диверсанты. Уж очень не походила сухонькая старушонка на немецкого лазутчика. Но злобные слова её не понравились полковнику.
— Вам, гражданка, о боге пора думать, а вы вон что говорите. Ступайте оба в штаб...
Жору допрашивал какой-то майор. Рядом с майором сидел полковник. Когда Жора кончил рассказывать, командир полка пообещал:
— Если слова твои подтвердятся, сегодня же будешь зачислен в разведку на все виды довольствия.
Жоре особенно понравилось выражение: «На все виды довольствия».
Спустя час у дуба был задержан немецкий шпион. На нём была форма офицера Красной Армии. В конверте оказалась схема расположения наших зенитных батарей.
В этот день пионер Георгий Антоненко был зачислен в разведгруппу Огородннкова.
В разведгруппе было пять разведчиков, все пять — морские пехотинцы. Это были отчаянные ребята, которых фашисты называли «чёрная смерть». Но все они довольно плохо знали местность. Вот тут на выручку им и пришел Антоненко. Он знал свою округу не хуже, чем матрос свой корабль. Лесные тропинки, овраги, болота, обходные пути, заброшенные, заросшие стёжки — все здесь было исхожено им. Для разведчиков такой парень оказался ценнее штабных карт.
В свободные минуты Огородников научил Жору бросать гранаты да ещё кое-каким хитростям — есть у разведчиков разные свои секреты. А из карабина мальчишка бил не хуже любого солдата.
Вскорости Огородников взял Жору на одну высотку. Выбрав подходящее место, они залегли и стали следить в бинокли за немецкой передовой. И залив был перед ними тоже как на блюдечке. Ветер разогнал туман, и они увидели буксирчик. Работяга тянул за собой три тяжёлые баржи: вёз в Ораниенбаум из Ленинграда боеприпасы. Залив на заре был спокойный, ясный, хоть смотрись в него. Но где-то грохнуло орудие, одно, другое, мгновенно вокруг барж завихрились водяные смерчи, заухали разрывы. Багровое пламя и чёрный дым — вот и всё, что видели теперь разведчики. А когда ветер унёс последние клочья дыма, не было больше ни буксира, ни барж. Залив же по-прежнему казался чистым, ясным, как зеркало.
Огородников оторвался от бинокля и взглянул на Жору. Лицо парнишки было мертвенно бледным.
— Откуда они бьют, откуда они бьют? — спрашивал он. — Скажи мне, откуда они бьют?
Огородников молчал. Он и сам не знал, откуда бьют фашисты, где установлена их батарея. А Жора, не подымаясь с земли, шарил по горизонту биноклем и всё повторял:
— Откуда они бьют? Откуда они бьют?
Над головами разведчиков просвистал новый снаряд, за ним — второй, третий, четвёртый. Разрывов разведчики не слышали.
Жора опустил бинокль и посмотрел на Огородникова. Командир понял его молчаливый вопрос.
— Теперь бьют по Ленинграду, — объяснил он. — Потому и разрывов не слышно.
— Значит, в Ленинграде сейчас рвутся снаряды?
Огородников кивнул головой.
— А мы здесь сидим и ничего не делаем! Там людей убивают, а мы... а мы...
Огородников молчал, что он мог сказать ему?
— Надо накрыть эту батарею! — Жора вскочил на ноги. — Пойдемте к полковнику! Надо ему сказать! Надо накрыть батарею!
Он был ещё мальчик и не умел ждать. Ему казалось всё просто: он доложит командиру полка, командир прикажет накрыть фашистскую батарею — и готово дело! Но Огородников-то знал: подавить такую батарею — тяжкий солдатский труд.
Едва они вернулись в часть, как Огородникова потребовал к себе полковник. Надо же, такое совпадение: именно его разведгруппе приказано было подорвать фашистскую батарею, ту самую, что потопила сегодня баржи и обстреляла Ленинград. Штабу стало известно: батарея расположена в районе деревни Троицкой.
Огородников сообщил приказ своим «браткам». А подобрались они один к одному — рисковые матросы.
Они задали только один вопрос:
— Когда выходим?
Огородников не спешил с ответом. Многое было ещё неясно. Идти на такую операцию, не зная точно, где расположена батарея, как она охраняется, — это означало не просто погибнуть, а погибнуть глупо, бессмысленно, не выполнив боевого задания.
— Это та самая батарея? — спросил Жора.
— Та самая.
— Она бьёт из района Троицкой?
— Точно...
— Я знаю все подходы к Троицкой. Пойду сегодня в ночную разведку и найду эту батарею.
Огородников попытался отговорить его:
— Риск большой. Вдруг обнаружат?..
— Не обнаружат! — сказал Жора убеждённо. — У меня знакомые в Троицкой. Я лесом пойду, в обход... Через болото...
В ту же ночь Огородников проводил его до передовой, и мальчик исчез в темноте непроглядной, промозглой октябрьской ночи.
До Троицкой было около шести километров, если идти обычной дорогой. Но Жора шёл лесом и только ему одному известной болотной тропкой. Это немалое искусство — отыскать дождливой октябрьской ночью узенькую тропинку на болоте. Одну-единственную. Но Жора нашёл её. Он был прирождённый разведчик и следопыт!
Вместо шести километров Жоре пришлось пройти не менее двенадцати. И почти все двенадцать — в расположении врага. Только разведчик знает, что такое преодолеть ночью двенадцать километров в районе боевых действий.
В крохотный просвет между тучами пробился лунный свет, и Жора увидел околицу деревни. Невдалеке он заметил заброшенный сеновал. Скинув с себя мокрую одежду, разведчик зарылся в сено. Его знобило, он долго не мог заснуть от холода, но в конце концов монотонные звуки дождя, однообразный шум деревьев усыпили его.
На рассвете Жору разбудил орудийный выстрел. Он приник к щели, но ничего не мог разобрать.
Новый оглушительный залп помог разведчику. Он отчетливо увидел орудийную вспышку.
Не меньше часа прождал Жора, прежде чем батарея дала ещ1 один залп. Снова Жора увидел вспышку... Теперь ему было почти ясно, что фрицы установили орудие в роще. Но для разведчика не существует понятия «почти ясно». Для него должно быть ясным всё.
Весь день просидел Жора на сеновале, а когда наступил вечер, он покинул свой наблюдательный пост и начал пробираться к роще.
Маскируясь, он шёл на вспышки орудийных выстрелов и довольно скоро оказался чуть ли не рядом с батареей...
Ранним утром Жора вернулся в часть. Он сидел перед Огородниковым мокрый, голодный, грязный, но весёлый и счастливый.
Огородников поразился его памяти и наблюдательности. Он запомнил, сколько выстрелов дала батарея, сколько фрицев её обслуживают, с какой стороны разводящий приводит смену часовых, где находится караульное помещение, где расположены блиндажи.
Доложив, он сел за дощатый стол. Перед ним поставили котелок дымящегося супа, и он заработал ложкой. Опустошив котелок, Жора попросил добавки, но, когда её принесли, мальчик уже спал. Он уснул сидя за столом, прижавшись лбом к шершавой неструганой доске.
Огородников поднял его на руки и перенёс на койку, Жора что-то пробормотал, повернулся на бок и, совсем как маленький, положил голову на ладонь. Так он проспал более двенадцати часов...
Вечером разведгруппа во главе с замполитом полка вернулась к Троицкой. Саперы расчистили от мин узенький коридор, и разведчики перешли линию фронта. Каждый нёс в заплечных мешках коробки с толом, все были вооружены гранатами и ножами — этими неизменными спутниками разведчика.
Ночь с четвёртого на пятое октября выдалась дождливой и темной. Огородников опасался, что Жора в темноте потеряет направление или собьётся с единственной тропки на болоте, но мальчик уверенно шёл вперед.
Неожиданно по небу воровато забегал луч прожектора. Разведчики приникли к земле. Обшарив бурые взлохмаченные тучи, острый луч уперся в залив, чиркнул по верхушке леса и погас.
Шаг за шагом разведчики приближались к цели, дождь не переставая барабанил по капюшонам маскхалатов. Жоре ничего подходящего по росту не нашлось. На нем, как всегда, было серое пальтишко, перепоясанное солдатским ремнем. К ремню подвешены граната и нож.
Разведчики шли медленнее, чем предполагал Огородников. Чересчур часто приходилось бросаться на пожухлую мокрую траву, ждать, когда погаснут осветительные ракеты, перестанут тарахтеть на дороге мотоциклы, пройдет фашистский патруль. Ждать, распластавшись в канаве, ждать, укрывшись за толстым стволом дерева, ждать, сидя в овраге. Ждать... Ждать... Ждать...
И они ждали. Самым нетерпеливым оказался Жора. Его приходилось всё время сдерживать. Это было непросто. Разговаривать в такой обстановке на территории врага — безумие, а жестов в октябрьской темени не различишь. В опасную минуту Огородников прижимал мальчика к земле и держал руку на его плече, чтобы он не вскочил раньше времени.
Было далеко за полночь, когда разведчики достигли цели. До батареи, по словам Жоры, оставалось не более ста метров. Огородников приказал ему отползти в лесок и ждать. Но мальчишка неожиданно отказался выполнять приказ. Он хотел сам заложить взрывчатку. Огородников схватил его за ремень, с силой притянул к себе и прохрипел в ухо:
— Выполняй приказ — или отчислю из полка!
Жора подчинился.
Теперь нужно было вплотную подойти к батарее. В такой темени, когда нельзя рассмотреть и собственной ладони, не так-то просто обнаружить и неслышно снять часового. Но без этого нечего было и думать о выполнении приказа — взорвать батарею.
Выручили разведчиков сами фрицы. В те времена они были наглые, чувствовали себя господами мира. Часовым надоело стоять молча. Сначала ветер донёс до разведчиков обрывки немецкой речи. Потом один из фрицев начал мурлыкать какую-то песню. И наконец разведчики увидели крохотный жёлтый язычок пламени. Это сошлись часовые, чтобы выкурить по сигарете, хотя часовым и не полагается курить на посту. Разведчики поползли на огонёк.
Это были последние сигареты в жизни двух немецких часовых...
Немного времени потребовалось разведчикам, чтобы начинить взрывчаткой стволы орудий. Затлел бикфордов шнур, и разведчики бросились к лесу, где оставался Жора. Едва они достигли леса — один за другим грохнули три взрыва.
Батарея умолкла навеки!
Но едва замерли раскаты взрывов, как раздались выстрелы, крики, свистки. Началась погоня. В небе повисла осветительная ракета. Зловещий свет её вырвал из тьмы деревья, поляну, какую-то канаву. Разведчики бросились в канаву, выжидая, когда потухнет окаянная лампада.
Где-то совсем близко протопали фрицы, стреляя наугад в темноту трассирующими пулями. Лес наполнился звуками. Стреляли отовсюду. Казалось, из-за каждого дерева строчит немецкий автоматчик. Непрерывно врезались в ночное небо разноцветные ракеты.
Разведчики петляли по лесу, чтобы сбить противника со следа. Пока что их спасала ночь. В темноте немцы боялись перестрелять своих. И когда на востоке пробилась узенькая полоска рассвета, выстрелы и голоса фрицев раздавались далеко в стороне. Но Огородников понимал: главная опасность впереди. Предстояло перейти линию фронта. Перейти без предварительной разведки переднего края противника! К тому же ночная погоня, выстрелы, ракеты, автоматные очереди — все это взбудоражило фашистов, насторожило их. Сейчас они были начеку по всему участку фронта.
И хотя полоска рассвета стала шире, разведчикам всё ещё помогала ночь. Они ползли по земле, стараясь не дышать. Но вдруг под одним из бойцов хрустнула сухая ветка. В ночной напряженной тишине этот хруст показался оглушительнее взрыва. В ту же секунду раздался окрик немца:
— Albert?
Разведчики молчали.
— Albert, du[8]? — крикнул тревожно часовой. Разведчики продолжали молчать.
Тогда немец выстрелил из ракетницы и осветил разведчиков.
— Огонь! — крикнул, вскочив, Огородников. Отстреливаясь, бойцы отходили, веря, что пробьются к своим.
Но случилось худшее.
Немцы спустили овчарок. Вначале лай был едва различим, затем стал приближаться. К этому времени ветер рассеял тучи, и в белёсом свете предутренней луны разведчики уже отчётливо видели друг друга.
Из-за пригорка выскочил взвод немецких автоматчиков. Они спустили с поводков двух псов, сами же пытались зайти в тыл, отрезать бойцам отступление.
Пошли в ход гранаты. Первым метнул гранату Жора. Бежавший впереди длинный немец выронил автомат и растянулся на мокрой траве.
— Молодец, сынок! — крикнул замполит и дал очередь из автомата.
Овчарки, эти злобные твари, казались неуязвимыми. В призрачном лунном свете они выглядели чудовищно большими. Распластавшись за пнём, Огородников отстреливался из пистолета. И вдруг на спину ему прыгнула собака. Она вцепилась клыками в правую руку разведчика и всей тяжестью прижала его к земле. Огородников понял: жить осталось секунды. И тут произошло чудо: овчарка разжала челюсти и свалилась с него. Точно сквозь пелену увидел он Жору. С ножа его капала кровь. Собачья кровь! Рядом лежала, дергаясь в предсмертных судорогах, собака. Вторую овчарку срезал выстрел замполита.
Это казалось неправдоподобным, что все разведчики были ещё живы и даже не ранены. По-прежнему отбиваясь гранатами, они держали путь к своим. И они достигли всё-таки ничейной земли. Теперь самое трудное было позади. Но разве на войне знаешь, где и когда тебя ждет беда? Осколками последней гранаты, которую швырнули фрицы, был смертельно ранен Георгии Антоненко, разведчик 98-го стрелкового полка.
Два морских пехотинца подняли мальчика на руки, остальные остались прикрывать огнём их отход.
В горячке боя бойцы не заметили, как подоспел отряд нашей морской пехоты. Вскоре всё было кончено, Гитлеровцев постигла судьба их псов.
Огородников кончил рассказывать. Я долго молчал. Любые слова казались мне сейчас неуместными. Да и какие тут могли быть слова?
Наконец я сказал:
— Нельзя, чтобы о мальчике ничего не осталось в памяти людей.
Моряк поднял на меня удивлённые глаза.
— Утром здесь были пионеры... Дружина имени Жоры Антоненко. Это они принесли цветы. Значит, неверно вы сказали, что в памяти людей о Жоре ничего не останется. И это не единственная память о нём... Да... не единственная. — Нервным движением пальцев он стал застегивать китель. — Я пойду... Меня уже заждались..
.
Мы вышли на дорожку, что вела к шоссе.
— Ну вот, видите! Так я и знал! Меня ищут.
Навстречу нам шагал светлоглазый, стройный, спортивного склада подросток. Ветер с залива трепал его пионерский галстук.
Впервые на лице моего случайного знакомого мелькнула улыбка, и на какую-то секунду лицо его стало добрым и мягким.
— Я знал, где искать тебя. — Голос мальчика был звонкий и весёлый.
— Это мой сынок, — сказал Огородников. — Его зовут Георгий... Жора!
И, положив большую смуглую руку на плечо сына, он спросил меня:
— Теперь вы знаете, какая ещё осталась на земле память о Жоре Антоненко?..
Не дожидаясь ответа, он кивнул мне головой и, не снимая руки с плеча сына, зашагал к шоссе.
Сидоренко В., Биншток В. Они сражались за Ленинград //Подвигу жить! /Сост. Е. Волк, М. Филиппова. - М., 1972. - С. 107.
Ходза Н.А. Сынок //Орлята /Сост. Б.М. Раевский. – Л., 1981.
