В один из вечеров перед командиром партизанского отряда Игнатием Громовым появился паренёк из сибирского села Поперечного, Киря Баев. Громов сидел у стола, неторопливо закуривал.
— Вот! От отца, Баева Осипа Михайловича. — Киря чётким движением подал письмо, вытянул руки по швам и застыл, как солдат, по команде "смирно".
Пока Громов вскрывал и читал письмо, Киря разглядывал командира.
"Так вот он какой, Громов-то? Высокий, плечистый. Синие глаза под тёмными бровями смотрят строго".
Киря пошевелился, теснее сдвинув каблуки, и дрогнувшим голосом сказал:
— Товарищ командир!.. Можно остаться у вас... в отряде?..
— Партизанить хочешь? — командир посмотрел ему прямо в глаза. — Мы берём самых смелых.
— А я что? Я не трус! Вы только примите. Сами увидите — сгожусь. Разведчиком. Маленькому в разведке лучше. Где хочешь пройду...
Лицо командира было серьёзно, только в синих глазах притаилась усмешечка.
Киря заметил усмешечку и обиделся. Не верит.
Только собрался Киря сказать это, как Громов вдруг спросил:
— Отец твой самогонку достаёт, с беляками гулеванит.
— Знаю, — Киря опустил глаза. — Его били! Силком заставляют прислуживать.
— Значит, тебя побьют, и ты к белякам уйдёшь?
— Не уйду! — крикнул Киря.
— Время сейчас такое: отец в белых, сын в красных, — задумчиво сказал Громов. — Тебе ежели так придётся — не струсишь?
— Не струшу. Возьмите.
* * *
Когда Киря выехал от Громова, в ушах всё ещё раздавались слова: "Возьмём. Только помни: партизанить — не в бабки играть. Это дело трудное, а скорее — голову снесут. Подумай хорошенько..."
Нет, раздумывать Киря не собирался. Над чем? Теперь только радоваться: приняли! Но и радость омрачалась сомнением: кто же его отец и брат? Неужели враги?
Киря хлестал, торопил коня, скорее, скорее. Замирая, думал: "Приеду и скажу: с белыми вы или нет?"
И вот он дома.
— Отвёз? — спросил отец, приглядываясь к нему.
— Отвёз, — ответил Киря.
И вдруг, вперив в отца такой взгляд, которым, казалось, хотел просверлить его, тихо спросил:
— Тятя! Вы с Авдеем за белых или за красных?
Спросил и замер.
Отец посмотрел на него этак вприщур, насмешливо протянул:
— Че-го? Что такое? — и неожиданно обратил всё в шутку: — Что за вопрос?
— Мне знать надо! С кем вы?
Отец вдруг позвал:
— Авдей! Э, Авдей! Гляди-ка! Допрос учинил: с кем мы, с белыми или с красными?
— Вы мне зубы не заговаривайте! — подскочил Киря к брату. — За кого вы? За советскую власть или за белых?
— Тю, дурачок! — примирительно проговорил Авдей. — Мы ни за тех, ни за других.
— А белых самогонкой угощаете? А разваживаете их? Или так, для виду?
— Для чего тебе — за кого мы? — спросил Осип Михайлович.
— Так... — уклончиво ответил Киря. — Разговор был с Громовым.
Отец с братом загадочно переглянулись. И неожиданно отец посоветовал:
— Ты не у нас пытай, у Громова спроси...
В один из вечеров, когда Киря был в отряде, он рассказал Громову о разговоре с отцом и братом Авдеем.
Громов, сдержав улыбку, ответил:
— Отцу доверяй, как мне. Авдею тоже. Помогай им за беляками лучше ухаживать. А то, говорят, сидишь в хате, как пузырь надутый, и глазами всех съесть хочешь... — Громов засмеялся. — А их, беляков-то, глазами не съешь. Зубы нужны...
* * *
Осип Михайлович Баев занимался хозяйством во дворе и косил глазом в сторону кулацкой избы, где ещё с зимы находились колчаковцы. Наверх поднимался зотовский приказчик Николай Уханов. "Недаром эта подлая лиса к офицеру зачастила", — подумал Баев.
Вскоре Уханов вышел, но не один, а с прапорщиком Княевым; они, оживлённо разговаривая, пересекли улицу и скрылись во дворе кулака Зотова.
Прапорщик вернулся от Зотовых уже к вечеру и приказал Баеву приготовить пару коней для поездки в город Камень.
Осип Михайлович проводил Княева наверх и степенно, с полупоклоном, пригласил:
— Милости просим с нами хлеба-соли отведать, на дорожку заправиться.
— Я сыт. Не хочу, — ответил прапорщик, надевая перед зеркалом фуражку. — А впрочем, перед дорогой не помешает.
Прапорщик Княев был новым человеком в Поперечном. Он занял место поручика Воронова и гордился этим. "Прапор", как его звал Киря, был молод, на его плечах блестели свеженькие погоны — он недавно получил офицерский чин. Но дела по службе шли у Княева неважно, и он всё время ходил мрачный.
Однажды начальник каменской контрразведки Анжелик презрительно заметил ему:
— Дела из рук вон плохи. Партизан не нащупали, а усы отпустили. Смотрите, не потеряйте их вместе с головой.
Осип Михайлович быстро раскусил прапора: любит деньги, водочку...
Сегодня, наблюдая за ним, Осип Михайлович заметил его необычайное веселье. Это могло означать лишь одно — успех в делах. Он решил узнать, что затеял колчаковец.
В горнице, куда они вошли, в углу сидел Киря и читал старую, затрёпанную книжку.
На столе уже стоял самогон, тарелки с салом, огурцами, солёными грибами и другой снедью.
Хозяин предложил выпить "за добрый путь". Офицер нехотя выпил, потом, шумно выдохнув, неожиданно сказал:
— Подорожало нынче всё в Камне.
Баев сочувственно качнул головой и промолвил:
— Не беспокойся, ваше благородие, я дам деньжат. В городе пригодятся.
Выпив залпом второй стаканчик, офицер повернулся к Осипу Михайловичу и, старательно выговаривая слова, спросил:
— А л-лошади где? У меня с-срочное дело...
— Э, ваше благородие! — ласково усмехнулся Осип Михайлович. — Дело не волк — в лес не убежит. Я за деньгами послал к куме, скоро принесут. А пока давай ещё выпьем.
— Н-нет... Погоди... — еле шевелил тот языком, — у меня с-срочное. Пан Анжелик рассердится.
Осип Михайлович так и застыл со стаканом в руке. Сохраняя почтительную позу, он сдерживал дыхание, чтоб не пропустить ни одного слова.
Оказывается, этот подлец торопился прямо к начальнику контрразведки! Значит, не ошибся Осип Баев, угадал — враг что-то замышляет.
— Успеешь и к нему, — наконец, выговорил Осип Михайлович. — Пей! — И он почти силком влил в офицера ещё стакан самогону.
В голове Баева быстро созрел план: "Надо скорей к нашим. Пусть ждут на дороге. Если быстро сообщить, то перехватить успеют".
— Ваше благородие, — продолжал Баев, — на дворе ночь. Ехать боязно. Тут, бают, партизаны кругом шляются. А ты, видать, важные дела везёшь?..
— П-правильно, старик, важные. Тут.
Он выразительно похлопал по карману.
Киря почувствовал, как от горла внутрь покатился холодок. На секунду взгляды отца и сына скрестились.
Его благородие спал уже мертвецким сном.
Киря привернул фитиль лампы и спросил отца:
— Наверх понесём?
— Нет. Давай-ка поглядим, что у него спрятано.
Они достали из внутреннего кармана прапора плотный конверт и, осторожно распечатав его, обнаружили несколько листов бумаги, исписанной аккуратным бисерным почерком.
— Зотовского приказчика Уханова рука, — заметил Баев.
На листках был почти полный список жителей Поперечного. Против многих фамилий стояли пометки: "большевик — расстрелять", "брат в партизанах — расстрелять..."
— Киря, — твёрдо произнёс Осип Михайлович, — скачи к Громову и скажи, чтобы встречали у лесочка. Им там рукой подать.
* * *
В глухую полночь Кирилл прискакал к партизанам в Северный бор.
Привязывая к дереву запылённого коня, Кирилл увидел около большого костра несколько человек. Они сидели на земле и слушали командира.
Громов в накинутой на плечи кожаной тужурке стоял в центре круга.
— Вы знаете, что на нашу родину лезут интервенты: американские, английские, японские, французские, немецкие... берут в кольцо. Они верховодят русской белогвардейщиной. Цель у них одна: загубить молодую Советскую республику. Она им, словно нож в горло. Потому что их трудовой народ, глядя на нас, тоже может у себя революцию сделать! Надо хорошо каждому соображать, за какое дело сейчас бьёмся. Можно сказать так: за мировую революцию, с мировым врагом трудового народа бороться приходится! Со всего света тянутся поганые руки к сердцу Советской власти. Но не выйдет это дело!
— Не выйдет! — раздались голоса.
Пётр Нечаев, которому Киря рассказал о событиях в Поперечном, протиснулся сквозь толпу и тронул Громова за рукав.
— Чего тебе? — оборачиваясь, спросил командир.
— Кирилл из Поперечного...
* * *
Совсем рассвело, когда Осип Михайлович и офицер подъехали к леску.* * *
По широкой улице большого села скорой рысцой едет Киря.* * *
Ночью Кирилла разбудили.
— Вставай, вставай! — тряс его за плечо часовой.
Киря слышал голос часового, но проснуться не мог. Это был крепкий солдатский сон после трудной поездки.
Один из партизан, с улыбкой наблюдая за неумелыми действиями часового, подошёл к Кире и, нагнувшись над ним, оглушительно крикнул:
— Тревога! По коням!
Киря, словно подброшенный невидимой пружиной, вскочил.
— Тревога? — спросил он.
— Нету тревоги, — ответил партизан, — командир тебя срочно требует.
В командирской избе горел тусклый каганец — плошка с маслом, в которой плавал тряпичный фитиль. Огонёк освещал лишь большие сильные руки командира, лежавшие на столе.
Кирилл остановился у двери и тихо произнёс:
— Явился, товарищ командир.
Из темноты прозвучал голос Громова:
— Вижу. Садись-ка к столу, партизан...
Кирилл выжидательно молчал.
— Ну, вот что, — сказал Громов, — придётся тебе снова в Камень отправиться. Нужно товарища выручать. Захватили его беляки, изувечили, в больнице у белых. Понял?
— Понял, — ответил Кирилл. — Один поеду?
— Один.
Киря хотел ещё что-то спросить, но удержался...
Громов забарабанил пальцами по столу.
— Чего не спрашиваешь, где, как придётся действовать, сколько противника встретится?
Кирилл простодушно ответил:
— Это я раньше так — всё выпытывал, как девчонка... А теперь знаю, что положено — командир скажет, а чего не нужно — и знать не требуется...
* * *
Партизанская подвода тихо двигалась по дороге. Хорошо смазанная телега не скрипела, копыта лошади были обмотаны и ступали бесшумно.
Возле самого Камня свернули в маленький лесок.
— На-ка вот, — вдруг сказал партизан, провожавший Кирю.
Наткнувшись в темноте на большую шершавую руку, Киря ощутил пальцами холодную сталь.
— Ножик? — удивился Киря. — Зачем? У меня же наган есть.
— Возьми. Сам сделал. Пригодится.
Киря понял, что ему не просто дают нож, а дарят оружие...
— Спасибо... — растроганно вымолвил Кирилл. — Я этого никогда не забуду. Вы, дядя, увидите, что я не маленький. Всё разузнаю... Спасибо...
"Как пробраться в больницу, как разыскать медицинскую сестру Трунтову, которая помогает партизанам?.."
Солнце поднялось уже довольно высоко. На берегу реки пристроились рыбаки — дети и взрослые.
Киря нашёл тонкий длинный прут, достал из кармана леску с крючком и тоже соорудил удочку.
Он забрасывал крючок, а взгляд его не отрывался от приземистого одноэтажного здания больницы. Он старался запомнить все мелочи, как велел Громов.
Вот распахнулось больничное окно. Киря всмотрелся — окно третье с краю. Значит, так и надо доложить: третье с краю окошко открывается.
Киря смотрит на калитку больницы. Из неё выходит солдат с винтовкой. Он что-то говорит часовому, тот уходит, а солдат остаётся:
"Смена", — отмечает про себя Кирилл.
— Эй, раззява! — вдруг окликает его расположившийся по соседству рыбак. — Удочку утащит!
Кирилл спохватывается и быстро дёргает леску. Через секунду у ног его бьётся большой, фунта на три, кастрюк.
— Повезло! — завидует сосед.
— Повезло... — без всякой радости подтвердил Киря, думая, куда девать рыбину.
Время идёт медленно. Ушёл пароход в Новониколаевск. В больнице открылись ещё два окна. Снова сменился часовой. Опершись на винтовку, он как будто дремлет.
Киря решает подойти поближе к больнице. Он взбирается по обрыву, к которому пожалуй, удобней всего будет подойти партизанской лодке.
Часовой разговаривает с какой-то женщиной.
— И не проси, — говорит он, — гражданским сюда ходу нету.
— Дочка помирает, смилуйся, батюшка, я доктору заплачу и тебе самогоночки дам, — просит женщина.
Солдат колеблется, но отвечает уже мягче:
— Уехал доктор-то в Новониколаевск...
Женщина вздыхает и хочет уйти.
— Стой! — говорит солдат и вскидывает на неё винтовку. — Давай самогонку, а то в кутузку посажу.
Женщина испуганно отдаёт бутылку.
Солдат хохочет и тут же отпивает половину. Крякнув, вытирает ладонью усы и произносит:
— Закусить бы!..
Услышав это, Киря тихо предлагает:
— Я кастрюка поймал. Не возьмёте, дяденька?
Солдат непонимающе смотрит на мальчишку:
— Продаёшь, что ли? А где кастрюк?
Кирилл скатывается по обрыву к воде и возвращается с добычей.
— Годится, — говорит он, — закуска добрая! Надо на кухню отдать, чтоб сготовили...
Киря бросается к калитке, бормоча:
— Я отнесу, отдам...
— Стой! — ловит его за шиворот часовой. — Не положено! Я сам отдам, как сменюсь...
Киря понимает, что силой не прорваться, и садится на траву рядом с солдатом.
Некоторое время они разговаривают о кастрюке, о сибирских рыбах, которые в диковинку владимирскому мужику.
— Какой тут рыбы полно, такой в нашей Клязьме вовсе нет, — окая, говорит солдат. — Пошёл бы да поудил ещё, — предлагает он Кире.
Тот соглашается. Если принести побольше, авось смилостивится солдат, пропустит. Как-никак, а знакомство теперь завелось.
Кирилл отправляется, выбирает червей покрупнее, забрасывает удочку в разных местах. Но клёв кончился, и, не считая мелочи, ничего путного уже "не берётся".
На сердце у Кирилла тревожно. Скоро вечер, а он ещё ничего не разведал, не узнал. Вспомнив провожавшего его партизана, он лезет за пазуху и достаёт подарок. Отшлифованная полоска стали сверкает острозаточенными краями.
И вдруг Кириллу приходит мысль. Он быстро проводит остриём ножа по левой руке повыше запястья. За сталью остаётся красный след, края порезанной кожи расступаются...
Кирилл бежит к больнице, он не чувствует боли. Чутьё подсказывает ему, что на этот раз его не смогут не пропустить...
— Помогите, дяденька, порезался я...
Солдат оторопело таращил глаза на окровавленную руку, а Киря продолжал уговаривать:
— Для вас хотел постараться! Вот такую рыбищу захватил, а она вместе с леской замоталась! Полез в воду, а там стекло битое, что ли...
Из калитки вышел другой солдат. Он насмешливо уставился на Кирилла и спросил:
— С какого фронту прибыл? С кем воевал?
— С рыбами, — бойко ответил Кирилл, — пустите в больницу, чтоб хоть тряпицей завязали.
Солдаты поговорили между собой, и новый часовой сказал старому:
— Хоша, конечно, и нельзя, да у него вроде бы и в самом деле ранение. Доведи до Анисьи, пускай перевязку сделает. Офицеров-то уже нету, разошлись...
В больнице стоял запах лекарств.
Солдат постучал в застеклённую дверь и шагнул вместе с Кирей в перевязочную.
Молодая санитарка мыла пол. Солдат спросил её:
— Трунтова где?
— Сейчас придёт.
В это время открылась дверь, и в комнату вошла невысокая женщина с гладкозачё-санными волосами и добрыми глазами.
— Вот, Анисья, перевяжи-ка мальца да я его быстро выведу отсюда, чтоб никто не видал...
Трунтова внимательно разглядела рану.
— Стеклом, говоришь, порезался? — она пристально поглядела Кире в глаза и, словно поняв всё, что с ним произошло, сказала солдату:
— Коли привёл, так уж не торопи. Рана-то большая, зашивать придётся. Иди, отдыхай, сама его провожу...
Пока санитарка домывала пол, Киря молчал, даже не охая после йода.
Когда девушка вышла, Киря тихо произнёс:
— Громов вам кланяется...
Трунтова ответила вопросом:
— А тебя как звать?
— Кирей... А что?
Сестра продолжала молча бинтовать руку. Закончив перевязку, сказала:
— Передашь, что всё готово. Пусть плывут на рассвете. В крайнее окно, у обрыва, трижды стукнете. Понял?
— Понял, — ответил Киря.
— Фельдшер вам его подаст, — продолжала Трунтова. — Если на стук не откроют, сразу уезжайте. Вернётесь на другую ночь. А теперь иди.
Из больницы Киря направился в условное место за городом, где его должны были ждать партизаны...
* * *
Оружие! Это слово не сходило с уст командиров и рядовых бойцов-партизан.
Оружие! Будь его в достатке, тысячи новых людей стали бы в строй.
Оружия было мало. Ещё меньше было боеприпасов.
— Ищите! — говорил Громов разведчикам. — Добывайте. Пора подходит — предстоят большие бои.
Громов говорил это тихим июльским вечером, отправляя Кирилла Баева и Проню Поставнева в Поперечное. Там, на квартире одного из подпольщиков, хранились гранаты и револьверные патроны. Они были оставлены прошлой осенью, когда отряд уходил в подполье.
Осторожно двигаются разведчики.
У села остановились, прислушались.
— Даже собаки не гавкают, — прошептал партизан.
Неожиданно тишину ночи прорезал визг поросёнка. Потом отчётливо донёсся сердитый голос старухи:
— Куда, нечистый дух, последнего поросёнка поволок?
— Беляки! — шепчет Киря. — А если они...
Киря прячет наган и гранаты за пазуху и почти мгновенно исчезает в темноте деревенской улицы.
Киря стоит в тёмных сенях и выспрашивает у подпольщика о колчаковцах.
— Человек до сорока, должно, — отвечает он. — Ты отсюда в отряд? Заходи, поешь.
— Есть-то не хочу, а молочка бы выпил.
Они осторожно входят в избу. Киря быстро ест. Потом подпольщик провожает Кирю через огороды и там вручает ему тяжёлый мешок с патронами...
* * *
Брезжит слабый предупредительный свет. Киря направляется к поскотине и без труда находит в табуне подходящую лошадку.
Усевшись верхом, Киря погнал коня мелкой рысцой. На душе спокойно. Приказ командира выполнен.
Киря смотрит во все стороны — ничего подозрительного.
Он пускает коня шагом — можно вздремнуть.
Сколько длится дремота? Может быть, час, а может быть, десять минут.
Вдруг словно чья-то тёплая, ласковая рука касается лица. Он открывает глаза и тотчас крепко зажмуривается.
Солнце! Оно сверкает над зубчатой лесной кромкой горизонта. Киря оборачивается, видит длинную смешную тень всадника и лошади.
И вдруг светлое утро меркнет: "Мешок с патронами! Обронил?!"
Заметалась, задёргалась лошадь. Киря лупит её босыми пятками, скачет назад.
"Обронил! Обронил! — стучит в висках. — Что же теперь будет? Прогонят из отряда!.."
Конь спотыкается о что-то на узкой тропке.
"Патроны!"
Киря скатывается с коня и бросается к мешку. Холстина чуть намокла от росы. Он вынимает патроны — они сухие. Зря потащил их в мешке. Надо было рассовать по карманам. Сейчас он так и сделает.
Занявшись этим, Киря не чувствует, как из придорожной канавы кто-то наблюдает за ним. Это сын кулака Зотова — Семён.
"Ну, конечно же, это Кирька Баев!
Можно подползти сзади и двинуть по голове. И не будут колчаковские офицеры помыкать им, как теперь. Доложат в Барнаул и Омск: "Семён Зотов поймал громовского помощника. Да и отец перестанет называть бездельником..."
Семён уже готов тронуться с места, как вдруг Кирилл поднимается во весь рост, бросает в сторону какую-то тряпку.
Семёна охватывает страх. Он не может понять, отчего этот страх, и боязливо думает: "Ишь вымахал, верзила. Ещё не сразу и свернёшь его. Страх подсказывает трусливые мысли: "А вдруг он не один?.. Тогда от них не уйдёшь".
В руках Кирилла что-то блеснуло. Семёна окатил холодный пот.
"Револьвер! Ну, конечно же, у него есть револьвер. Адъютант Громова!.. Вот бы сунулся сдуру".
Семён Зотов вбежал в дом, где жили колчаковские офицеры, и от порога, задыхаясь, начал сыпать словами.
— Скорей!.. Он тут близко!.. Кирька Баев! С револьвером... Награда положена, господин поручик!.. А то уйдёт!..
— По коням!
...А Киря так увлекся ягодами, что позабыл про всё на свете. Он уплетал их за обе щёки.
"Топот?" — Кире чудится топот. Он быстро поднимается и замирает. По дороге прямо на него скачут десятка три верховых. "Каратели!"
Киря метнулся к лесу. Но было уже поздно: его заметили. Загремели частые выстрелы. Подстреленная лошадь уткнулась мордой в землю...
Кирилл подбежал к избушке, что на краю пшеничного поля. Уже совсем близко от неё. Острая боль пронзает ногу. Он падает.
С каждой секундой топот становится всё громче. Послышалась команда:
— Живьём его! Живьём!
Киря перевернулся на спину, сорвал с ремешка гранату и метнул в сторону карателей.
Столб земли и колосьев поднялся в воздух, и под его прикрытием Киря вполз в избушку.
* * *
...После взрыва наступила тишина.
Киря привалился к стене.
Из раненой ноги текла кровь. Он торопливо оторвал от рубашки большой лоскут и замотал ногу. Потом достал патроны, вынул наган, всё время поглядывая в щель между пластами.
Каратели сбились в кучу. Они совещались. Потом один, худой, как жердь, зашагал к избушке.
Киря не мог сообразить, что тот собирается делать. Долговязая фигура обошла избушку, приблизилась вплотную к задней стене и вдруг исчезла. Тотчас же раздался шум на крыше. Киря отполз в тёмный угол. Он понял нехитрый замысел врага. Голова колчаковца показалась в дымовом отверстии, и тотчас же Киря выстрелил. Тело убитого, шурша по соломе, скатилось и плюхнулось на землю.
Колчаковцы пришли в движение. Они рассыпались цепью и двинулись на штурм избушки. Киря лихорадочно окинул взглядом своё убежище и крепче сжал наган.
Каратели, приближались. Они охватили избушку кольцом.
Стиснув зубы, Киря выстрелил в ближнего. Тот упал. Киря быстро отполз к середине стены и выстрелил в другого. И тот свалился.
Цепь дрогнула. Солдаты дали залп и откатились.
Офицер, размахивая револьвером, убеждал:
— Живым взять надо... Это же их связной, он знает всё.
— Но он там не один — по всему видать.
Офицер торопливо написал донесение начальнику гарнизона города Камня: "Напал на следы Кирилла Баева. В бою убито — пять, ранено — три. Немедленно пришлите подкрепление".
Потом офицеру пришла мысль попробовать уговорить этого мальчишку. Не рискуя приблизиться к избушке, он крикнул издалека:
— Эй, ты! Мальчик! Послушай, сдавайся! Ты ещё ребёнок, и большевики обманули тебя... Мы тебе всё простим. Даруем жизнь.
Офицер долго ждал, не откроется ли дверь. К нему осторожно подошёл Семён Зотов.
— Ваше благородие! — заговорил он. — На эту удочку вы его не вытащите. Я так смекаю: обложить стан соломой и поджечь — он и выскочит...
* * *
Кирилл выглянул через щель. В кустарнике тихо и безлюдно. Не видно ни солдат, ни офицера.
"Неужели ушли? Или затевают что-то?"
Паренёк метнулся к другой стене и через щель увидел крестьянскую подводу, которую со всех сторон обступили колчаковцы. Около старенькой худой лошадёнки стоял крестьянин. Ему что-то втолковывал офицер.
Вот тогда понял Киря, что судьба его решена, спасения не будет. Он представил, как полыхнёт сухая солома, как дым и пламя ворвутся во все щели...
"Не живого возьмут, так очумелого, угоревшего в пожаре. А потом?.. По кусочку будут резать, чтобы заставить говорить!"
Киря схватил наган и выбил из барабана пустые гильзы. На колени упало шесть трубочек. Оставался всего один боевой патрон.
Он пошарил рукой по земляному полу. Выходит, что обороняться нечем...
Киря опустился на земляной пол. Развернул тряпку на раненой ноге, стал что-то писать кровью на белом лоскуте.
Потянуло дымом. Испуганно заржала лошадь, скрипнула отъезжающая телега.
Кирилл торопливо дописал последнюю букву, встал и ударом нагана распахнул дощатую дверь.
Полуденное солнце ослепило глаза.
Прямо перед ним, невдалеке, стояли колчаковцы.
— Дайте сказать! — глухо крикнул Киря. — Сейчас вы меня возьмёте... Только слово скажу... Не вам... Родной земле! Не выдам её... А что знал, то при мне и осталось... Живым не сдамся!
Он быстро поднёс наган к виску. Раздался выстрел.
Когда офицер подбежал к избушке, сердце Кири уже не билось. Рядом на траве лежал белый лоскут, на котором кровью было написано: "Живым гадам не сдамся".
* * *
Имя юного героя гражданской войны Кири Баева навечно занесено в Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина.
Однажды Игнат Владимирович Громов подозвал к себе Кирю Баева, усадил с собой рядом, обнял по-отцовски и сказал:
– Хочу дать тебе боевое задание... Побывать надо в Корнилове у мельника Монохина. Даи к попузаглянуть надо, узнать, нет ли у них офице¬ров и чем они занимаются. Понятно?
— Понятно.
— Сбрасывай с себя одежду, надевай самое что ни есть рваное, будто нищий, и шагай в дерев¬ню за милостынькой. Сумеешь?
— Всё как есть разведаю! — восторженно воскликнул паренёк.
Киря натянул на себя рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, сбоку пристроил мешок с чёрствыми горбушками хлеба. Подошёл к Громову и дрожащим голоском пропел:
— Подайте милостыньку Христа ради... Сиротинка я... Нет: у меня ни отца, ни матери...
...Долго брёл Киря узенькой тропинкой. Но вот и Корнилова. На улицах тишина, людей нигде не видно.
«Попрятались», — подумал Киря и, чтобы не вызывать подозрений, началпобираться с крайней избы.
Он подходил к окну, стучал в стекло и просил подаяния, заходил к более зажиточным во двор, а то и в дом. Подавали плохо, жалуясь, что от та¬кой жизни как бы самим не пришлось идти по миру с сумой.
Так Киря добрался до поповского дома. Открыл тесовую калитку, прошёл к крыльцу. Дверь оказалась незапертой, и мальчик, вошёл в кухню.
У печи возилась маленькая толстая попадья. Киря перекрестился на икону и запел:
— Подайте Христа ради... Нет у меня ни отца, ни матери...
Попадья подошла к стенному шкафику, отломила кусок ржаного хлеба и подала нищему.
— Спаси вас Христос... Дай бог вам... — забормотал Киря; а сам присматривался к двери в комнату, откуда доносились приглушённые голоса, но дверь была плотно прикрыта.
Кто там — вот что надо было узнать разведчику.
И вдруг лицо Кири исказилось болью, из рук выпал кусок хлеба, а сам он судорожно схватился за живот и опустился на порог. Попадья перепугалась: не дай бог помрёт, ещё и отвечать за него придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила:
— Что... что с тобой? Что случилось?.. Где болит?
— Схватило... — простонал Киря. — Бывает, как схватит, так хоть помирай.
Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Дверь широко распахнулась, и показался разопревший, раскрасневшийся батюшка. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели офицеры, мельник Монохин, Леоненко, ещё несколько человек.
Монохин, обняв офицера, пьяно уговаривал eгo:
— Не ездите, ваше благородие, мы вас сегодняне пустим. Н-не пустим. Мы еще гульнём. Ко мне пожалуйте.
— Ну ладно... ну и гу-гульнём, — заплетающимся языком проговорил офицер. — У тебя так у тебя.
Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит,будут пить у Монохина».
– Чего орёшь? – облизывая жирные губы, спросил поп у жены, не понимая, что происходит.
— Да вот побирушка. Живот у него схватило. Как бы не помер.
— Ни черта ему не сделается. Налей стакан касторки, и пусть катится отсюда.
Попадья налила из бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала мальчишке. Пришлось пить, чтобы не выдать себя...
Выслушав сообщение юного разведчика, Громов тотчас же собрал небольшую группу партизан.
– Выходит, по его словам, — кивнул он на Кирю, — офицеры собираются сегодня вечером у Монохина. Пропустить такой случай нельзя.
* * *
Ночь по-осеннему тёмная. Луна редко выплывала из-за туч, освещая дорогу. Партизаны незамеченными вошли в деревню и беззвучно пробрались, к дому Монохина.
Большой, с застеклённой террасой дом мельника был окружён высоким забором. Окна закрыты ставнями. Громов прошёл в соседний домик, где жил портной. Дверь ему открыла худощавая женщина. Узнав Громова, она торопливо зашептала:
— Уходи! Моего расстреляли... Поймают вас...
— Не бойся, — тихо ответил командир. — Пришли отплатить за убитых. Есть кто-нибудь у Монохина?
— Есть... С вечера пьянствуют.
— Добре! Закрывайся и молчи...
Громов и двое партизан перемахнули через забор и остановились у крыльца. Остальные, в том числе и Киря, залегли в канаве на улице.
— Начинаем! — скомандовал Громов, и партизан Титов подошёл к двери, постучал в неё громко, требовательно.
— Кого надо? — донёсся из-за двери женский голос.
— Пакет срочный господину поручику.
Хозяйка долго не открывала дверей: видимо, она ходила спросить, впускать или нет человека с пакетом. Наконец щёлкнула щеколда и дверь приоткрылась. Титов и Громов мгновенно оказались в кухне, но женщина всё же успела крикнуть: «Партизаны!» — вбежала в горницу, закрыв за собой дверь на крючок.
Дорога была каждая секунда. Партизаны выбежали во двор, оторвали ставню и бросили в окно сразу две гранаты. Взрыв. И полная тишина. Ещё момент — и через пролом окна Громов с Титовым ворвались в комнату, зажгли спичку, нашли лампу.
У стола валялись убитые враги. На полу, забившись в угол и сжавшись в комок, пытался спрятаться от партизанского глаза местный житель Леоненко, выдавший офицерам несколько большевиков и партизан. Его крупное тело тряслось от страха.
— Вот ты где, предатель! — направил на него револьвер Титов.
Леоненко стучал зубами, не в силах произнести ни одного слова.
— Обожди! — сказал Громов. — Надо объявить приговор... Решением партизанского командования предателя Леоненко за выдачу карателям Невинных людей, за измену своему же крестьянству — расстрелять. Партизану Титову привести приговор в исполнение.
Глухо прозвучал выстрел.
— А где же Монохин? — опомнился Громов.
Монохина не было. Обыскали весь двор, но не нашли. Он успел сбежать.
Каменская больница, превращённая белыми в Госпиталь, расположена на самом берегу Оби. Из окон её видно, как снуют по реке лодки, проходят Небольшие пароходики, накрывая водную гладьшалью черного дыма. Их басовитые гудки доносятся до лежащих в госпитале раненых и больных, напоминая, что за окнами продолжается жизнь.
В одно солнечное утро на берегу около больницы появился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. В руках у него было ржавое ведёрко и удочка. Он закидывал леску в воду и скучающе смотрел на самодельный поплавок. Когда рыбёшка клевала, он выкидывал её на песок, неторопливо снимал с крючка, но смотрел не на добычу и не в ведёрко, а поверх, на здание больницы. Чем-то она привлекала его внимание — опытный глаз сразу бы это заметил. На одном месте он долго не задерживался, переходил на другое и, снова насадив червяка, закидывал леску в воду. Видно, рыба ловилась плохо, и он искал хороший клёв.
Это был Киря Баев, которого командир отряда послал разведать, охраняется ли больница, можно ли проникнуть внутрь и переговорить с больнич¬ной сестрой Трунтовой, домашний адрес которой был, неизвестен. Партизаны хотели через сестру освободить большевика Степана Топтыгина, находящегося в больнице после истязания на допросе. Надо было выбрать место на берегу, где можно незаметно причалить лодку.
У входа в больницу стоял белогвардеец с вин¬товкой. Кире хорошо видна его длинная фигура, переступающая с ноги на ногу. Больше охраны нигде не было. Смена часового произведена в восемь утра, следующая — через четыре часа. Место для причала лодки тоже выбрано — у берегового обвала, за которым её не увидят ни с реки, ни со стороны города. Теперь можно попробовать пройти в больницу. Киря убирает удочки, снаряжение и приближается к входу в больницу. Его останавливает длинный усатый солдат в английской шинели, с японской винтовкой за плечами.
— Куда прёшь? Посторонним сюда нельзя! — прикрикивает он, не трогаясь с места.
Киря останавливается и дрожащим голосом произносит:
— Я, дяденька, не посторонний. Я заболел...
— Тем более проваливай отсюда! — сердито дёргает усами солдат. — Здесь не приёмный по¬кой, а военный госпиталь. Ясно, дурья твоя башка?
— Ясно, дяденька, — понимающе кивает головой Киря и неожиданно упрямо заявляет: — А гнать меня не смеешь, слышишь?.. Потому я не посторонний, а свой.
— Это как так — свой? — удивлённо вскидывает глаза на бойкого мальчишку белогвардеец.
— А. вот как! — смело режет Киря. — Сестра моя здесь работает. Трунтову знаешь? Не знаешь. Эх, ты! Начальника милиции капитана Ипатова знаешь? Нет. Эх, ты! Нам роднёй доводится. И все доктора к нам ходят, и господа офицеры тоже. Вот! Они меня сюда и послали. Сказали: если часовой не будет пускать, скажешь, что мы тебя отрядили. Ой! — Киря схватился за грудь. — Снова схватило.
— Ишь ты! — всё более удивляетсясолдат. Парнишка своей смелостью ему явно нравится, и он уже беззлобно, с любопытством спрашивает: — А что у тебя болит?
— В груди дыхания нет и булькает что-то. Сказывают, не то третий беркулёз, не то пророк сердца.
Белогвардеец захохотал.
– Ой, не могу! Ой, уморил! — заливался онбасовито и заразительно, со всхлипом. — Пророк, говоришь? Ха-ха-ха! Булькает? Ха-ха! Беркулёз!..
Киря спокойно выжидал, когда белогвардеец вдоволь нахохочется, и думал: «Ага, проняло! Теперь пропустишь, пропустишь!»
Наконец солдат успокоился, а Киря обиженно поджал губы и проговорил:
— Хорошо вам, дяденька, смеяться, когда вы вон как бык здоровый, а мне-то каково? Ещё тошнее стало.
— «Тошнее, тошнее», — добродушно заговорил белогвардеец. — Знаю, что любая болезнь не в радость. Я ведь, брат, раньше по медицинской части служил. Санитаром. Всякие болезни видел... — И он перешёл на наставительный тон: — Сам виноват. Чем по больницам бегать, давно бы уже вылечился. Если у тебя порок сердца, а не пророк, как ты говоришь, так и пил бы настойку стародубки. Корешки валерьянки тоже хорошо помогают. А если что другое, то опять же всякие травки и корешки от этого есть. А учёные микстуры — это тьфу, шарлатанство!
Киря в знак согласия кивал головой, а когда солдат кончил, спросил:
— А мне и надо знать, что у меня в груди. Капитан Ипатов тоже, как вы, говорит: «Сходи к доктору, узнай, какая болезнь, потом травками и корешками вылечишься, а лекарства сейчас не достанешь, и не в пользу оно».
— Верно говорит капитан. Видать, человек понимающий.
— Так я пойду, дяденька, узнаю у доктора. А потом, может, вы мне скажете что пить? — во¬просительно уставился на солдата Киря.
– Ну что ж, иди, раз такое дело, — разрешил белогвардеец. — А посоветовать я могу. Я в этом деле мастак. У меняещё мать-покойница всю деревню травами лечила и мне по наследству передала.
Киря не торопясь поднялся на крыльцо и скрылся за дверью. Здесь ему повезло. Он быстро разыскал больничную сестру Трунтову. Она переставляла со стола в шкаф какие-то баночки, склянки и в комнате была одна.
Киря торопливо рассказал, зачем послал его Игнат Владимирович Громов.
Внимательно выслушав, сестра полушёпотом сообщила:
— Степан лежит один, в угловой комнате. Окно выходит во двор. Его можно выкрасть. Завтра ночью дежурит военнопленный чех, фельдшер. Мы с ним всё приготовим. В полночь приезжайте. Сигнал: два стука в окно. Так и передай Игнату Владимировичу, а сейчас иди, как бы не задержали.
Киря быстро шмыгнул из комнаты. Когда спускался с крыльца, знакомый часовой-белогвардеец спросил:
— Ну, как? Что-то быстро.
Киря обиженно скривил губы.
– Прогнали. Доктор не захотел смотреть, говорит: и без тебя больных хватает.
— Да-а, — сочувственно покачал головой белогвардеец. — Верно, вчера раненых доставили. Партизаны напали. А всё-таки зря доктор не посмотрел, парень ты хороший. Но ты не расстраивайся. Пей стародубку или корешки валерьянки употребляй. Поможет.
– Спасибо, дяденька. Попробую, — сказал Киря и, не оглядываясь, зашагал прочь от боль¬ницы.В полночь к берегу около Каменской больницы пристала лодка. Из неё выпрыгнули и скрылись за обвалом трое: Егор Корнеев, Илья Чеукин и Киря Баев. Они-то и были посланы командиром отряда освободить Степана Топтыгина.
— Ну, давай! — толкнулв бок Кирю Егор Кор¬неев, и подросток исчез в темноте.
Тишина. Только глухо бьются речные волны о берег да где-то невдалеке тявкает собачонка. От томительного беспокойного ожидания и оттого, что невыносимо хочется курить, Корнееву с Чеукиным кажется, что Киря долго не возвращается, хотя ушёл он не больше десяти минут назад. Уж не случилось ли чего? Но вот с обрыва посыпалась земля, и к ним спрыгнул Киря.
— Ну, как? — спрашивают оба разом.
— Кругом никого, а часовой дремлет у крыльца. Прошёл мимо — он даже голову не поднял.
— Тогда вперёд! — тихо скомандовал Корнеев.
Три едва приметные в темноте фигурки проследовали к больнице. Припадая к стене, они бес¬шумно проскользнули во двор к угловому окну. Корнеев дважды негромко стукнул в стекло.
Тотчас же открылась створка, и в окне показалась голова фельдшера-чеха.
— Кто бывай? — спросил он.
— Свои.
— Принимайте, товарищ. Быстрее!
На подоконнике появились ручки носилок. Кор¬неев принял носилки, в которых лежал Топтыгин, и вытянул наружу. Их подхватил Чеукин.
Окно захлопнулось. Партизаны почти бегомдвинулись к берегу. Вскоре от него бесшумно отплыла лодка. Перед утром Степан Топтыгин был в отряде Громова на заимке Кондаурова.
* * *
Отряд Громова готовился к выступлению. Однако плохо, очень плохо было с боеприпасами. И тогда решили организовать сбор патронов по деревням среди подпольщиков и надёжных людей — бывших фронтовиков.
Игнат Владимирович Громов послал партизан ПронюПоставнева и Кирю Баева в село Попе¬речное за револьверными патронами, хранившимися у одного из подпольщиков. В село они приехали, когда во многих домах уже погасли огни: крестьяне спать ложились рано, керосин купить было трудно, поэтому жгли его экономно. Однако в доме, куда им надо было явиться, ставни почему-то были не закрыты и ярко светились окна. Поставнев не доехал до знакомой избушки, привязал лошадь к чужой ограде и сказал Кире:
— Сходи-ка, Кирюха, загляни к Петру в окошко, не беляки ли, случаем, у него.
Кир я соскочил с телеги и направился к дому подпольщика. Вернулся быстро, зашептал?
— В самом деле беляки. Самогонку пьют за столом.
— Что же теперь делать? — в задумчивости проговорил Поставнев.
— А вы, дядя Прокопий, езжайте назад, а я тут останусь, — заметил Киря. — Может, удастся патроны взять, да и поразведаю, сколько в деревне беляков.
Поставнев поколебался, а затем решил:
– Ладно, оставайся.
— Только карабин мой возьмите, а мне наган дайте, — попросил Киря.
— На, и гранату получи, может, пригодится. Не дай бог, на беляков невзначай попадёшь.
Киря сунул в карман наган, за пазуху — гранату и пошёл вдоль улицы, а Поставнев вернулся в отряд на заимку.
Ночью Киря забрал револьверные патроны у подпольщика, разузнал, сколько беляков находится в селе Поперечном, а утром вышел из села.
Лёгкий ветер волнами переливает высокие травы, сплошным ковром расстилает их до самого горизонта и там топит не то в призрачном море, не то в большом озере, созданном сизой дымкой марева. И Кире кажется, что он сейчас находится не у себя в Кулундинской степи, а в какой- то сказочной стране, и идёт он не к знакомой заимке, где скрывается партизанский отряд, а ксинь морю-океану. Влезет он в его чудодействен¬ную воду, искупается и приобретёт такую силу, что никто с ним не сможет справиться. И вырастут у него орлиные крылья, и облетит он всю землю, посмотрит, что на ней делается.
Забывшись, Киря не заметил, как недалеко от него по просёлочной дороге протарахтела телега и человек, сидящий в ней, часто оглядывался назад, словно изучая, зачем парнишка бредёт по поляне. Это был известный попереченский кулак. Он узнал паренька и заторопился в село. Разыскав начальника карательного отряда, доложил:
– Кирьку Баева сейчас видел в степи. Это, ваше благородие, партизанский разведчик. Он-то уж верно знает, где отряд Громова скрывается. Надо было бы его того... захватить...
Через несколько минут двадцать семь карателей выехали из села и двинулись на рысях в по¬гоню за Кирей Баевым.
А Киря всё так же медленно брел по степи, собирая на пригорках поспевающую ягоду. И вдруг до него донёсся цокот копыт. Он оглянулся. Пригнувшись к гривам лошадей, всадники, рас¬сыпавшись по полю, неслись прямо на него. «Беляки! — тревожно метнулась в голове мысль. — Надо бежать, надо где-то скрыться». Однако кругом были луга да метрах в ста начинались пашни, покрытые неровными рядками пшеничных кустиков. За пашнями — лесок, весёлый, кудря¬вый, залитый солнцем, но до него не успеешь до¬бежать, и скрыться в нём невозможно: всё равно разыщут. И тут он увидел небольшую избушку с плоской крышей. Она совсем рядом. Вот где можно укрыться!
Киря изо всех сил побежал к избушке, не огля¬дываясь назад. Но и без того по лошадиному топоту чувствовал, что всадники его настигают. Теперь уж, может быть, триста, двести, а то и меньше метров отделяет их от него. Киря не слышал, как офицер скомандовал: «Бей по ногам!» — но, когда пули тонко запели вокруг него смертную песню, понял: это конец. Не ходить ему больше в разведку и после с радостью не докла¬дывать: «Задание выполнено!», не бывать ему больше в своей деревне...
Взвизгнула впереди пуля, подняв фонтанчик пыли, ещё и ещё... И вдруг ногу обожгла невы¬носимая боль, и Киря ткнулся головой в тёплую траву. Ну, вот и всё, не надо открывать глаз, шевелиться, пусть вихрем промчатся над ним лошади и навсегда пришьют его копытами к родной кулундинской земле.А в вышине трепещет жаворонок и поёт, поёт о весне, о жизни. Он не знает, что выстрелы эти несут смерть.
Но вот песни жаворонка не стало слышно: еезаглушил конский топот. Пареньку кажется, что под копытами вздрагивает земля. Скоро она расколется перед ним, и Киря полетит в пропасть.
Но вдруг его рука нащупывает наган. У него есть граната, наган и патроны! Так почему же он лежит? Он может ещё биться! Кирилл через силу поднялся и, сжав губы, чтобы не кричать от боли, захромал к избушке. Да, она совсем близко. Шаг, ещё один. Вот она! Успел, успел добраться, прежде чем его захватили каратели! Теперь он живым им не дастся. Закрыв дверь на засов, Киря повалился на земляной пол у маленького оконца.
Всадники спешились и двинулись к избушке. Киря тщательно прицелился и выстрелил в солдата, оказавшегося совсем близко. Белогвардеец схватился за грудь и пластом свалился на землю. Другие рассыпались цепочкой, залегли, не реша¬ясь двигаться вперёд. Забарабанили беспорядочные выстрелы. Пули, ударяясь в землянку, поднимали пыль. Звякнуло и разлетелось стекло в окне, обдав Кирю острыми брызгами.
— Вперёд! — подал команду офицер, спрятав¬шийся за бугром.
Белогвардейцы, почти сливаясь с травой, поползли. Киря молчал, и они, осмелев, поднялись в рост, побежали к избушке. Тогда партизан открыл огонь. Упал высокий, с обвислыми запорожскими усами солдат. Бросив винтовку, он пополз назад, волоча перебитую ногу. Взмахнул руками ещё один и распластался на земле. «Ага, есть! Ещё одним меньше стало»,— подумал Киря, заряжая револьвер. Белогвардейцы попадали в траву и стали торопливо отползать. Отойдя на почтительное расстояние, они открыли стрельбу из винтовок. Запели, засвистели пули, но паренёк не отвечал.
— Вперёд! — снова прокричал офицер, но никто не двинулся с места.
— Вперёд, сволочи! — зло выругался он и, размахивая наганом, двинулся к избушке, думая, видно, увлечь своим примером, других, однако солдаты продолжали лежать.
Киря выстрелил по офицеру, но пули прошли мимо. И всё-таки выстрелы заставили офицера вернуться на прежнее место.
Наступило затишье. Белогвардейцы о чём-то спорили. Прошло полчаса, может больше, и Киря видел, как от них отделились несколько человек перебежками двинулись к пашне, «Решили сдругой стороны обойти, — подумал паренёк, —да всё равно не дамся».
Гнетуще тянется время. Прилетела ворона, уселась на стропилину и закаркала. Кире стало как-то не по себе. «Эх, если бы узнали партизаны, что беда со мной! — вздохнул он. — Крикнул бы товарищ Громов: «Скорее по коням! Выручим на¬шего связного!» И вот вскакивают на коней и несутся сюда, к полевой стоянке. Беляки — бежать, а партизаны их саблями... Разве от партизан убежишь?..»
Как-то по-особенному тревожно, словно преду¬преждая об опасности, закаркала ворона, сорвалась и захлопала крыльями. Через несколько минут кто-то осторожно прошёлся по крыше. Посыпалась внутрь избушки земля; пыль неприятно защекотала в носу. Вскоре в потолке обра¬зовалась дыра, и в ней показались длинные крючковатые руки, а затем и рябоватое, в морщинках, лицо карателя. Киря вскинул наган и выстрелил. Каратель дёрнулся, и голова его застряла в узкой щели. Если бы глаза безжизненно не остекленели, можно было бы подумать, что он хочет подсмотреть, что делает Киря. Кто-то оттянул мертвеца от дыры, и в ней теперь показалось молодое безусое лицо. Грохнул Кирин выстрел, белогвардеец страшно вскрикнул и исчез.
Стало слышно, как с крыши спрыгнули на зем¬лю двое или трое и побежали, громко топая сапогами. «Не взяли, не взяли!» — торжествовал Киря. Дальше он увидел, как троесолдат присоединились к остальным, притащив с собой раненого. Они что-то доложили офицеру, тот махнул в сторону избушки рукой, и загрохотали винтовочные выстрелы. Киря прижался к полу.
Стрельба, затишье, проверка, жив ли осаждённый в землянке парнишка, опять стрельба, затишье, проверка... Так продолжалось долго. И ни одна белогвардейская пуля не тронула Кири Баева.
Офицеру надоела эта томительная, не дающая результатов осада. Она принесла лишь большие потери: четверо убитых и трое раненых. Надо придумывать что-то другое...
Недалеко от залёгших белогвардейцев, на неторной дороге, пролегающей около пашен, показалась телега, гружённая соломой. На возу сидел крестьянин.
«Вот что надо сделать, — догадался офицер, — обложить соломой избушку и поджечь. Пускай горит партизанский гадёныш!»
— Эй, мужик, езжай сюда! — крикнул он, размахивая наганом.
Крестьянин послушно свернул с дороги и направился к офицеру.
Приблизившись, он остановил коня, спрыгнул с воза, спросил:
— Чего надоть?
Офицер недобро блеснул ровными белыми зубами:
— Вот чего, мужик: на твою долю выпала честь послужить освободительной армии и верховному правителю Колчаку. Езжай к избушке, обложи её соломой и подожги. Партизан в ней укрывается...
Крестьянин побледнел, бородёнка у него затряслась, и он закрестился:
— Свят, свят, свят... Это как же можно? Человека живьем сжечь... За такой грех и на том свете не примут. Нет уж, ослобоните меня от этого, господин офицер.
— Не разговаривать! — грозно прикрикнул офицер. — Делай, что велят. Не то и тебя оггююпредам. Попадёшь ли на том свете в ад, неиз¬вестно, а тут мы тебе его уготовим. Ну!
Крестьянин взял лошадь под уздцы и, шепча губами: «Прости, господи, мою душу грешную», — сгорбился, медленно зашагал к избушке. Он беспомощно привалился к возу, несколько минут постоял в раздумье, затем ещё раз перекрестился и стал обкладывать избушку соломой. Вспыхнул огонёк, и языки пламени зализали стены, заклубился белесоватый дым. Крестьянин отвернулся, из глаз по морщинистой щеке покатились крупные слёзы.
— Эх, жизня! — выдохнул он, вскочил на телегу и ударил по лошади.
Подпрыгивая на выбоинах, подвода пронеслась мимо белогвардейцев и скрылась в низинке. Оставив там лошадь, крестьянин выполз на бугор и стал наблюдать, что будет дальше.
Киря мог бы застрелить мужика, когда он подвозил солому, и вскинул было уже наган на подоконник, но раздумал: «А он тут при чём? Его заставили. Убью — беляки сами тогда подожгут, раз решили...» Паренёк содрогнулся, прижался к стене и зажмурился. Дым ел глаза, выжимая слёзы, лез в нос и в рот, стало тяжело дышать. Жарко, ах как жарко! Пот грязными ручейками заструился по лицу. Одежда тлеет а, наверное, скоро вспыхнет пламенем, и тогда... Нет, нет, не надо об этом думать, лучше уж сразу, без мыслей, без ожидания.
Упала горящая жердь, обдав Кирю искрами. Паренёк сжался в комочек и прильнул к земля¬ному полу: так легче дышать.
Сколько прошло времени, он не мог сказать, но ему показалось — очень много. Почему так долго тянется это страшное ожидание неизбежной смерти?.. Уж скорее бы... Но что это? Вроде бы было легче дышать и горького привкуса дыма не чувствуется. Киря открыл глаза. В избушке светло, ветер через разрушенную крышу, словно через вентиляционную трубу, вытягивает остатки дыма.
Киря выглянул в окошко, и, кажется, вовремя. Белогвардейцы, думая, видно, что паренёк погиб, подходилик избушке. Шли открыто, в рост. Киря выстрелил. Ближний солдат покачнулся и упал, судорожно загребая землю руками, словно соби¬раясь захватить её с собой. Остальные разбежались. Киря с ожесточением стрелял им вслед. И вдруг… Он обшарил карманы и нашёл всего родин патрон — маленький, блестящий, который по¬чему-то стал тяжёлым. Последний патрон! И граната..Больше нечем будет отбиваться от врагов, а до ночи ещё далеко...
Что же теперь делать? Сдаться?.. Но Кире вспомнился отец. Он был недавно схвачен карателями, его долго пытали, добиваясь, чтобы сказал, где скрываются партизаны, а затем застрелили, вспомнился и дядя Степан, которого он помогал |выкрасть из Каменской больницы. Также, как отца и дядю Степана, беляки будут мучить, пытать иего. Нет, это страшно, страшнее, чем умереть. Да и как можно сдаться в плен? Эта мысль ему казалась нелепой. Ведь партизаны в плен не даются!
Белогвардейцы снова пошли на приступ, видно решив во что бы то ни стало взять партизана живым. Киря выбрал удобный момент и метнул гранату. Беляки попадали на землю, но граната нe разорвалась.
От обиды на глазах Кири навернулись слёзы. Затем резким рывком отхватил от рубахи лоскут ивывел на нем, обмакнув палец в кровь, сочившуюся из раны: «Умираю, но гадам не сдаюсь!» Пристроил лоскут к стене и вышел из избушки.
Белогвардейцы лежали в тридцати — сорока метрах и не стреляли.
Киря набрал воздуха в лёгкие, и голос его по-мальчишески громко прозвенел:
— Все вы негодяи, раз идёте против трудящихся! А партизан вам не победить...
— Хватит ораторствовать! Сдавайся! — прокричали белогвардейцы.
Киря высоко вскинул голову и запел:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу...
Эхо ещё не потушило последние слова похоронного марша, как Киря поднял наган и послал в себя пулю, последнюю пулю.
* * *
Под вечер к землянке прибрёл паренёк. Он был не по возрасту рослый. Из-под шапчонки выбилась прядь чёрных волос. Глаза смелые, дерзкие. Он спросил у собравшихся около землянки партизан:
— Кто Громов будет?
— Я буду, а тебе зачем? — ответил Громов.
— Вам пакет, — паренёк достал из-за пазухи вчетверо сложенный листок. — Батя прислал.
Баев писал: «В Корнилово каратели учинили расправу. Провёл работу. Многие решили партизанить, а может быть, уже пришли к вам. Нет, так ждите. Иду „коновалить“ в другие деревни. Ждите и оттуда пополнение».
Громов разорвал на мелкие клочки письмо и, обращаясь к пареньку, заметил:
— Спасибо за сообщение. Можешь возвращаться, домой.
Однако паренёк не думал уходить. Он топтался на месте, видно, собираясь что-то сказать.
— Говори, Киря, говори, — подтолкнул его Петя Нечаев (они уже успели пошептаться между, собой, пока Громов читал донесение).
— Товарищ Громов, разреши остаться в отряде. — В глазах Кири — надежда и боязнь, что его не примут. — Что хошь буду делать: белых бить, в разведку ходить.
— Ишь ты! — удивился Громов. — А тебе сколько лет?
— Пятнадцатый...
— Маловато. Ещё забоишься. Да и стрелять, поди, не умеешь?
Киря оглянулся по сторонам, схватил у землянки бердану и побежал через поляну, тянущуюся неширокой полосой между пашней и берёзовыми околками.
Вот он присел по колено, стал прицеливаться. И тут все увидели, что на оголённой раскидистой берёзе сидит с десяток косачей.
Раздался выстрел, и черныш, цепляясь за ветки, свалился на землю.
Киря подбежал к птице, поднял её и уже не торопясь вернулся к землянке.
— Вот. На похлёбку, — проговорил он. — А вы говорите, стрелять не умею. Баевы — все охотники.
Громову паренёк понравился.
— Молодец! Что же, ладно, берём. Будешь моим связным.
Киря обрадовался. В обнимку с Петей Нечаевым он и отошли в сторону, улеглись невдалеке на жухлую траву и принялись о чём-то разговаривать.
Ночью прибыло ещё несколько мужиков, но теперь уже из Ярков: Проня Поставнев, Илья Чеукин, Василий Коновалов и другие. Народ всё стреляный, фронтовики. Позже всех пришёл из Поперечного Данько Кольченко. В руках у него — винтовка. Он тяжело опустился на порожек землянки, закурил и только тогда хрипло проговорил:
— Не мог оставаться в деревне, а в их армию не хочу. Терпение лопнуло. Примите в отряд. Буду бить их не жалея.
— Принимаем. Нам люди нужны, — ответил Громов.
* * *
Каменская больница, превращённая белыми в госпиталь, расположена почти на самом берегу Оби. Из окон её видно, как снуют по реке лодки, иногда проходят небольшие колёсные пароходики, накрывая водную гладь шалью чёрного дыма. Их басовитые гудки доносятся до лежащих в госпитале раненых и больных, напоминая, что за окнами продолжается жизнь.
Однажды солнечным утром на берегу против больницы появился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. В руках у него было ржавое ведёрко и удочка. Он закидывал леску в воду и скучающе смотрел на самодельный поплавок. Когда рыбёшка клевала, он выкидывал её на песок, неторопливо снимал с крючка, но смотрел не на добычу и не в ведёрко, а поверх — на здание больницы.
Рыбак на одном месте долго не задерживался, переходил на другое и, снова насадив червяка, закидывал леску в воду. Видно, рыба ловилась плохо, и он искал хороший клёв.
Это был Киря Баев, которого командир отряда послал разведать, охраняется ли больница, как проникнуть внутрь её, переговорить с больничной сестрой Труитовой, домашний адрес которой был неизвестен, и выяснить, как можно освободить арестованного Степана Топтыгина. Рыбалкой Киря занялся не случайно: надо было посмотреть на больницу со стороны и выбрать место на берегу, где можно было незаметно причалить лодку.
У входа в больницу стоял белогвардеец с винтовкой. Кире хорошо была видна его фигура. Больше охраны нигде не было. Смена часового была произведена в восемь утра, следующая — через четыре часа. Место для причала лодки тоже выбрано — у берегового обвала, за которым её не будет видно ни с реки, ни со стороны города. Теперь можно сходить и к однофамилице Марии Ивановне Баевой и передать просьбу Громова — организовать побег из тюрьмы Фёдора Колядо, крестьянина села Донского. Каменского уезда, фронтовика, бывшего ефрейтора царской армии, арестованного за большевистские настроения, а потом пойти на приём к доктору. Пропустит ли часовой?..
После полудня Киря подошёл к больнице. Вид у паренька был такой, будто он по меньшей море болел сыпным тифом. Он еле-еле переставлял ноги. Плечи его как-то неестественно вздрагивали, глаза были воспалены (всю ночь не спал), на лице — страдание.
Когда подросток приблизился к больничному крыльцу, его остановил белогвардеец, длинный, усатый, в английской шинели и крагах. Опершись на японскую винтовку, он раскуривал самокрутку.
— Куда прёшь?! Посторонним сюда нельзя, — прикрикнул он, не трогаясь с места.
Киря остановился, просительно уставился на белогвардейца и дрожащим голоском произнёс:
— Я, дяденька, не посторонний. Я заболел...
— Тем более проваливай отсюда! — сердито дёрнул усами солдат. — Здесь не приёмный покой, а военный госпиталь. Ясно, дурья твоя башка?
— Ясно, дяденька, — понимающе кивнул головой Киря и снова упрямо заявил: — А гнать меня не смеешь, слышишь?.. Потому я не посторонний, а свой.
— Это как так свой? — удивлённо вскинул глаза на бойкого мальчишку белогвардеец.
— А вот так! — смело резал Киря. — Сестра моя здесь работает. Трунтову знаешь?.. Не знаешь. Эх, ты! Начальника милиции капитана Ипатова знаешь?.. Нет. Эх ты! Нам роднёй доводится. И все доктора к нам ходят, и господа офицеры тоже. Вот!.. Они меня сюда и послали. Сказали: если часовой не будет пускать, скажешь, что мы тебя отрядили. Ой! — Киря схватился за грудь. — Снова схватило...
— Ишь ты! — всё более удивлялся солдат. Парнишка своей смелостью ему явно нравился, и он уже беззлобно, с любопытством спросил: — А что у тебя болит?
— В груди дыхания нет и булькает что-то. Сказывают, не то третий беркулез, не то пророк сердца.
Белогвардеец захохотал.
— Ой, не могу!.. Ой, уморил! — заливался он басовито и заразительно, со всхлипом. — Пророк, говоришь... булькает, ха-ха. Беркулез!..
Киря спокойно выжидал, когда белогвардеец вдоволь нахохочется, думая: «Ага, проняло! Теперь пропустишь, пропустишь!»
Наконец, солдат успокоился. Киря обиженно поджал губы и проговорил:
— Хорошо вам, дяденька, смеяться, когда вы вон как бык здоровый, а мне-то какого? Ещё тошнее стало.
— Тошнее, тошнее, — добродушно заговорил белогвардеец. — Знаю, что любая болезнь не в радость. Я ведь, брат, раньше по медицинской части служил. Санитаром. Всякие болезни видел... — и он перешёл на наставительный тон. — Сам виноват. Чем по больницам бегать, давно бы уж вылечился. Если у тебя порок сердца, а не пророк, как ты говоришь, так и пил бы настойку стародубки. Корешки валерианки тоже хорошо помогают. А если что другое, то опять же всякие травки и корешки от этого есть. А учёные микстуры — это, тьфу, шарлатанство.
Киря в знак согласия кивал гол обой, а когда солдат кончил, сказал:
— А мне и надо знать, что у меня в груди. Капитан Ипатов тоже, как вы, говорили: сходи к доктору, узнай, какая болезнь, а потом травками и корешками вылечишься, а лекарства сейчас не достанешь и не в пользу оно.
— Верно говорит капитан. Видать, человек понимающий.
— Так я пойду, дяденька, узнаю у доктора. А потом, может, вы мне скажете, что пить? — вопросительно уставился на солдата Киря.
— Ну, что ж, иди, раз такое дело, — разрешил белогвардеец. — А посоветовать я могу. Я в этом деле мастак. У меня ещё мать-покойница всю деревню травками лечила и мне по наследству передала...
Киря не торопясь тяжело поднялся на крыльцо и скрылся за дверью. Здесь ему повезло. Он быстро разыскал больничную сестру Трунтову. Она переставляла со стола в шкаф какие-то баночки, склянки.
Киря торопливо рассказал, зачем послал его к ней Игнат Владимирович Громов. Внимательно выслушав, сестра полушёпотом сообщила:
— Степан лежит один, в угловой комнате. Окно выходит к реке. Его можно выкрасть. Завтра ночью дежурит военнопленный чех-фельдшер, человек наш. Мы с ним всё приготовим. В полночь приезжайте. Сигнал — два стука в окно. Так и передай Игнату Владимировичу, а сейчас иди, как бы не задержали.
Киря быстро вышмыгнул из комнаты. Когда спускался с крыльца, знакомый часовой-белогвардеец спросил:
— Ну, как? Что-то быстро ты...
Киря обиженно скривил губы.
— Прогнали. Доктор не захотел смотреть, говорит: и без тебя больных хватает.
— Да-а, — сочувственно покачал головой белогвардеец. — Верно, вчера раненых доставили. А всё-таки зря доктор не посмотрел, парень-то ты хороший. Но ты уж не расстраивайся. Пей стародубку или корешки валерианки употребляй. Поможет.
— Спасибо, дяденька. Попробую, — сказал. Киря и, не оглядываясь, зашагал прочь от больницы.
* * *
На другой день, в полночь, к берегу у Каменской больницы пристала лодка. Из неё выпрыгнули и скрылись за обвалом трое: Егор Корнеев, Илья Чеукин и Киря Баев. Они-то и были посланы командиром отряда для освобождения Степана Топтыгина.
— Ну, давай! — толкнул в бок Кирю Егор Корнеев, и подросток исчез в темноте.
Тишина. Только глухо бьются речные волны о берег, да где-то недалеко вяло тявкает собачонка. От томительного беспокойного ожидания и оттого, что не выносимо хочется курить, Корнееву с Чеукиным кажется, что Киря долго не возвращается, хотя ушёл он не больше десяти минут назад. Уж не случилось ли чего?.. Но вот с обрыва посыпалась земля, и к ним спрыгивает Киря.
— Ну, как? — спрашивают оба разом.
— Кругом никого, а часовой дремлет у крыльца. Прошёл мимо него, он даже головы не поднял.
— Тогда вперёд! — тихо скомандовал Корнеев.
* * *
Местные секретные группы вскоре начали свои действия. То в одной, то в другой деревне, а то и просто в степи находили убитых колчаковских милиционеров, представителей земств, лесничих и кулаков, нёсших шпионскую службу в контрразведке. Управляющий Каменским уездом Чистяков доносил в Барнаул: «Хотя никаких эксцессов массового характера в настоящее время нет, кроме мелких бандитских налётов, однако возможность открытого восстания, бунта не исключается». В ответ управляющий Алтайской губернией Строльман потребовал «увеличить количество милицейских чинов, обеспечить состав элементами, более преданными своему делу и благонадёжными, организовать теперь же осведомительный аппарат, определив ему хорошее вознаграждение».*Источник фото: Гусев А. Год за годом
**Источник текста: Голенкова А., Иохимович Д. Киря Баев //Пионеры-герои. Вып. 2. - М., 1974.
***Источник текста: http://e-libra.ru/read/234333-krestyanskij-syn.html
****Источник текста: Путь отважных. – М., 1966. – С. 19 – 38
*****Источник текста: http://e-libra.ru/read/373636-povest-o-partizane-gromove.html
